Он записался в кружок плавания, как и хотел. Выбор предметов для изучения всё еще оставался под вопросом.
- Я спорт люблю,- говорил он своему соседу, хотя не был уверен, что, увлеченный чтением Дениса Уитли Ренард его слышит,- Но разве на этом сделаешь карьеру?
Повисло долгое молчание. Распластавшийся в самой непосредственной позе, которой только возможно, третьекурсник вздохнул, перевернул страницу и медленно ответил, не отрываясь от чтения:
- Если в тебе найдут настоящий потенциал, и я его увижу, готов спонсировать твое развитие.
- Ты это серьезно?
- Конечно,- лениво протянул тот,- Почему – нет? Кстати, тебе до завтрашнего утра нужно выбрать предметы.
Да, он был прав. Был уже вечер, смеркалось, а Николас даже не приступил к работе. Нужно было поскорее покончить с этим и получить свое расписание. Следующие несколько часов, сидя с перечнем всевозможных предметов, он ставил и стирал галочки.
«Советую литературу, там прекрасный преподаватель» – «Да, хорошо тебе говорить, ты же поэт»…
«Нет, лучше не бери высшую математику. Сумасшедший старикан, думающий, что вы всё сами поймете. Ты там с ума сойдешь» – «Но я думал заняться экономикой» – «Тогда лучше пойди на бухгалтерские курсы и возьми помимо экономики еще и информатику с лингвистикой, эффект тот же, а преподают лучше»…
«Я бы хотел пойти на кулинарию» – «Ни в коем случае» – «Почему? Ведь твой брат преподает!» – «Потому и не иди. Поверь мне, это плохая идея»…
«Театральный кружок? Они что, идиоты, какой дурак пойдет там учиться?» – «Я в театральном кружке, Николь…»

- Говорят, в колледже есть музыкальная группа.
- Есть.
- Как думаешь, они могут принять меня? Я когда-то играл на гитаре.
- Спроси.

Такие простые вопросы.

- Опять читаешь мой дневник…
- Ты же не спрашиваешь, да?
- Да.
- Мне просто хочется почитать твои стихи. «Туман» вообще нечто! Ты просто молодец! Можно я перепишу и в письме маме отошлю?
- Как хочешь.

Такие неприлично короткие ответы.

- О чем задумался, Ренард?
- Обычно в такие моменты ни о чем не думаешь.
- Человек в любом случае о чем-то думает, даже когда он спит, так что не стоит врать. Если не хочешь говорить – не говори.
- Но ты же спрашиваешь.

Как временами хотелось поговорить, а Ренард всем своим видом говорил о том, что предпочитает молчание. И в такие моменты хотелось, чтобы побыстрее прошли оставшиеся четыре дня, и началась учеба. Такие долгие, долгие четыре дня… познакомится с однокурсниками… три дня… возможно, завести новые знакомства… два дня… чтобы с тобой поговорили ни о чем-то конкретном, а просто поболтали… один день… и хоть раз рассмеялись от шутки, хоть раз улыбнулись…

- Эй, я Николас!
- Привет. Друзья зовут меня Волком.
Парни тесной группой шли после первого занятия по плаванию. Волосы были еще влажными, так что был риск подхватить простуду.
- Как думаешь, мы будем заниматься зимой?- спросил Николас.
- Есть ведь и закрытый бассейн,- пожал плечами тот,- У тебя сейчас что?
- Свободные полтора часа,- усмехнулся он.
- Черт, а я надеялся, что наши уроки сбегаются. О, тебе сюда? Ладно, увидимся еще, надеюсь, пока!
Николас свернул в свое общежитие, в дверях столкнувшись с каким-то мужчиной в белом костюме, и чуть не сбил его с ног. Быстро извинившись, он побежал вверх по лестнице, проклиная то, что нет лифта, и ввалился к себе в комнату. Его соседа уже не было. Зато, будто специально для него, на тумбочке лежала стопка лимонно-желтой бумаги, исписанной растянутым почерком, издали напоминавшим арабский язык. Да, честно говоря, Ренард уже привык к тому, что «Николь» читает его записи. Поэтому он без особого стеснения взялся за них.

Винсент никогда даже и не пытается спрятать руки или застегнуть рубашку. Даже если б он стянул с себя штаны и стал танцевать стриптиз посреди еженедельного собрания, никто бы бровью не повел. Не в первый раз он выкидывает подобные штуки. И, чаще всего, в самый неподходящий момент.
Кто-то невозмутимо и без особого стеснения критикует студентов, кто-то, строя из себя паиньку, с преувеличенным вниманием слушает эту критику. А Винсент раздраженно тарабанит пальцами по столу, умудряясь при этом под столом всеми остальными частями тела домогаться соседку (или соседа) слева и при этом избегать временами довольно болезненных пинков.
Снующие по коридорам студенты и преподаватели стараются не замечать Винсента. Почему? Потому, что Винсент Валентин – не только великолепный мастер своего дела, но и любимый сын одного из самых богатых людей страны. Никто не смеет делать ничего такого, что может привлечь его лишнее внимание, тем более что и пожаловаться-то толком некому. Ему всегда всё сходит с рук, будь он даже заснят при ограблении банка на пленку, даже если он ввалится на собрание парламента, крича «да здравствует анархия!!!», даже если голого Винсента обнаружат в вентиляционной шахте женского туалета в доску пьяного.
Если бы я обладал достаточной властью и вес моего слова соотносился хотя бы с весом слова его безмолвной тени, я бы посоветовал никому не класть ничего ценного в карманы, если кто-то собирается войти с ним в лифт, или выйти с ним в коридор, или вообще войти в коридор. Потому что у Винсента есть дар (или проклятие?) материализоваться рядом с такими людьми в самый неподходящий момент.
Никто никогда не следит за его руками, гораздо больше заботясь о том, на кого он смотрит, с кем он говорит более учтиво, какое у него настроение, куда опять сползает его рубашка… или как он опять их оскорбляет, или шантажирует (есть чем или нет – вопрос десятый). Не следят, а потому – не замечают.
Все, кроме меня, которому он сам рассказал об этом, дабы полюбоваться смущением. После этого я стал следить за его движениями, и всё чаще начал замечать то, чего не замечают другие, будь это он или кто-то другой.
И каждый день он выходит со службы, обогатившись на скромное состояние, состоящее из данных, чужих секретов и тайн, потому что у него есть привычка приложить руку ко всему. Он опускает ладони на стол секретарши Елизаветы, мурлыча ей что-то, как мартовский кот, чуть ли носом не ныряя ей в декольте, и на стол директора, когда тот пытается уловить хоть какую-то связь в его яростных криках о своей обстановке, соседях, преподавателях и студентах… Или даже на стол самого президента, с которым уже лет пять общается, пока тот находится под очарованием противной мне улыбки. И хотя никто никогда не видел, как Винсент что-то берет, когда он убирает руки со стола, в его карманах, словно перенесенные волшебством, оказываются документы, записки, письма, фотографии, наличные…
Фотографии самых крупных начальствующих шишек на разных стадиях обнаженности. Или в довольно компрометирующих позах с другими шишками. Или подчиненными. Или детьми. Всё чудом оказывается в малоподходящих для подобных целей дражайших костюмах Винсента. Я же с завидным другим постоянством отказываюсь изучать что-либо, где присутствует компромат на других. Я так же не спрашиваю, откуда у него трусики Елизаветы, потому что историю, дополненную активной пантомимой, приходится выслушивать часами. Нет, он не плохой рассказчик. Просто мне не очень это нравится.
В любом правительственном помещении, в которые он регулярно наведывается,- не важно, существует оно официально или нет,- есть камеры слежения, но он никогда не оказывается на пленках. Вернее, сами пленки либо исчезают, либо странно переделываются. Либо человек, поднявший шумиху, внезапно теряет к ней интерес, никогда и не пожаловавшись официально, так что никому нет дела.
Никто никогда не следит за руками Винсента, разве что в тот миг, когда они поправляют ремень брюк или пальцами поигрывают на лезвии ножа, или совершают что-то еще менее приятное. Иногда он меня просто поражает. Особенно, когда, заметив на себе пристальный (и чаще всего пустой) взгляд другого мужчины, говорит, с непоколебимой уверенностью и ухмылкой, что сегодня он свободен и при этом добавляет, что если кому-то хочется секса, то туалет находится вон там. Мне тогда хочется провалиться сквозь землю, лишь бы не краснеть за Винсента. А когда он приобнимает меня после этих слов, я невольно дергаюсь, будто он чумной. А ведь я отлично знаю, что он предпочитает женщин.
Его поведение можно назвать лишь одним словом: неподобающее. Или добавить синонимы: непристойное, вульгарное, ужасное, отвратительное, глупое, неприличное… Временами я его не понимаю. К примеру, как он может сидеть от меня на расстоянии пяти метров, при этом всё равно вторгаясь в мое личное пространство? У него даже была привычка в одном халате (а иногда и без него) ввалиться в ванную, когда я принимаю душ, и предложить помыть мне волосы. И, как ни странно, под рукой не находилось ничего подходящего, чтобы швырнуть в его сторону. Ах, Винсент, как бы сказать тебе, и поприличнее, чтобы ты понял? Думаю, это невозможно. Хотя, мне потребовалось много лет, чтобы привыкнуть к этому и не обращать на него особого внимания. В конце концов, благодаря нему, я пользуюсь авторитетом и неплохой популярностью. И хоть очередь женщин, выстраивающихся передо мной, в мечтах отправится на свидание, раза в четыре-шесть меньше его, меня это не особо волнует.
Иногда мне кажется, что это он так специально ведет себя. Для меня. Хотя, возможно, я себе льщу. Давно не видел Винсента. Даже,- О, ужас!- скучаю. Скучаю за этой вульгарщиной, за его мерзким поведением, за тем, как он хвастается своими находками в чужих карманах и мало того, в чужих жизнях. И за тем, как бархатистый голос еле слышно шепчет, какую гадость он задумал на завтра. Как он в магазине помогает мне выбирать одежду, а потом вваливается в примерочную с таким видом, будто так и надо. Да… было время, когда всё это я считал просто неподобающим.


Николас с ужасом понял, дочитав, что вот-вот прозвенит звонок на его первую лекцию, поэтому, прихватив пару карандашей и тетрадь, он помчался на психологию. Единственный предмет, на который он был записан, хотя Ренард его и отговаривал.