- Это про меня, ты хочешь сказать?- фыркнул Винсент.
Николас вконец обнаглел и пришел к нему, когда тот вел свой урок. Хотя, тот и не был против. Последние две недели стихи из Рино лились рекой, и вот, его сосед нашел стих о коте. Прочитав его, он сразу представил себе на месте главного героя Винсента – большого домашнего кота, вроде бы прирученного, но в то же время дикого и необузданного.
Кто-то бросил в кого-то куском баклажана, занятые практикой парни тихо засмеялись, и Николас с удивлением отметил, что Винсент тоже тихо хихикает.
- На самом деле, на тебя это больше похоже, чем ты себе можешь представить,- ответил ему Николас.
- Он прав,- один из студентов обернулся и чуть ли нос к носу не столкнулся с преподавателем (правда, ученик был на голову ниже),- Вы действительно чем-то похожи на… на кота.
Винсент выдержал паузу, а потом выдохнул:
- Merci bien. С котом меня еще не сравнивали. По крайней мере, вслух.
Он обошел класс, равнодушно глядя на продолжение дуэли овощами, и даже не обернулся, когда кто-то по ошибке попал в него, целясь в соседа.
- Ах, mon cher ami, неужели тебе так скучно, что ты приходишь ко мне, дабы как-то сменить обстановку?- вздохнул Винсент,- Я думал, братишка полностью настроил тебя против меня.
- Ты странный,- усмехнулся Николс,- Почему он должен так поступать? Хотя, да, он пытался, но ты мне нравишься.
- И на том спасибо.
- Какой-то ты сегодня тихий,- подозрительно протянул парень,- Случилось что-то?
- А, ничего существенного. Ренард никогда не писал мне стихов. Кому угодно, но не мне.
Николас помолчал. Пару минут он думал, спросить или не спросить… и, всё-таки принял отчаянное решение.
- Винсент, вы же оба отлично знаете французский, да?- осторожно начал он.
- Угум, оба. Так принято. Не знаю, почему. Может, другие родовитые семьи знают, зачем его учить.
- Дело не в этом. Рино скрывает что-то. Что-то очень и очень важное за французскими фразами в своих стихах и рассказах.
- Ну?
- Эмм… за что он так тебя не любит?
- Оу, какая быстрая перемена темы, mon cadeau. Знаешь, что?- он тяжело вздохнул,- Причины есть. Но не думаю, что я в праве рассказывать об этом… да и был бы в праве, всё равно не сказал бы.
- Ладно,- Николас покопался в карманах и нашел бумажку с написанными на ней волновавшими его строками,- Это меня интересует. Мне кажется, это важно.
Винсент взял кусок тетрадного листа и уставился в слова. Он молчал, не сводя с них глаз.
- Он писал о тебе. Такой странный и непонятный рассказ. Там о его 13-летии. И вот это в конце. Я думаю, это что-то важное, что имеет к нему непосредственное отношение, но он никогда не говорил, о чем речь. И… когда я спрашиваю он просто в ярости. А я хочу знать, что творится с моим другом. К тому же… Винсент? Винс, с тобой всё в порядке?
Он так и не двинулся, и, казалось, даже не смел дышать. В глазах застыл испуг, даже руки дрожали. Когда Николас выразил свое беспокойство, он глубоко вдохнул и грубо сунул парню в руку бумажку.
- Слушай,- голос немного дрожал, было заметно, что Винсент еле-еле себя сдерживает,- Брось ты это. Это очень неприятная для нас тема, ладно?- он, нервничая, скрестил на груди руки,- Никому от этого легче не станет. Даже тебе. И вообще… у меня урок, так что если ты не возражаешь…
Он сделал многозначительную паузу и Николас понял, что более ничего не добьется, так что поспешил удалиться. У самых дверей обернувшись, он увидел обхватившего голову Винсента, который тихо шептал:
- Mon peche radieux… Souvenir, mon souvenir, que me veux tu?
Такая реакция старшего Серпента не остановила Николаса, а, как и любого другого человека, только подтолкнуло к дальнейшим исследованиям. Он начал спрашивать у более старших студентов, но никто в колледже не знал французского. «Господи, да на нем говорит миллионов сто людей, почему никто здесь не знает?»- думал он, но от этого факт не менялся, он так и не смог ничего добиться. Его учеба, и так державшаяся только из-за активности и неплохих оценок по экономике (с которой ему помогал сосед по комнате), скатилась ниже плинтуса. Если так дальше дело пойдет его выгонят при первом же случае. В библиотеке колледжа не было ни одного французского словаря, только разговорник. Единственное слово, которое он смог там найти, это frĕre, но этого оказалось мало. В конце-концов, он сдался.
- Рино, ты меня убиваешь,- проскулил он очередным вечером.
- Что такое?- тот даже не отложил книгу, которую читал. И где он столько их берет?
Николас рассказал о том, чем он занимался, когда подолгу пропадал вечерами. Библиотека, знакомые, преподаватели… но никто ничего не знал. И с каждым его словом Ренард становился всё мрачнее и мрачнее.
- Почему ты не оставишь нас в покое?- наконец сказал он вовсе не своим тоном,- Почему вы все не оставляете нас? Почему всегда всем нужно залезть в нашу личную жизнь, семейные тайны, секреты, спрятанные в глубине души? Тебе не кажется, что если я не хочу об этом говорить, на то есть причины? К примеру, что я стараюсь забыть что-то? А ты, как я вижу, всеми силами пытаешься помешать этому!
Николас остолбенел. Эти слова произвели на него впечатление. Он впервые почувствовал себя подлецом из-за того, что так нагло лезет в чужую жизнь.
- Извини,- буркнул он и уселся за учебники.
Тем вечером они не проронили ни слова. В основном из-за того, что после слов соседа Николас чувствовал себя,- нет, не виноватым,- обиженным. И только утром он заметил, что всю ночь его друг не сомкнул глаз, зарывшись в книгу, хотя после его триады он не перевернул ни единой страницы.
Во время же завтрака он видел, как столкнулись братья. Они даже не поздоровались, только, не останавливаясь, смерили друг друга странными взглядами и разошлись. Старший – на кухню, а младший – в коридор.
«Может, действительно пока не лезть не в свое дело? Сейчас учеба важнее. А уже летом, когда будет два месяца свободного времени, посвятить себя расшифровке этих странных слов. Сомневаюсь, что в нашем городке, пусть и небольшом, нет ни одного человека, знающего французский». На этом он и остановился.

Я не помню – на «ты» мы с тобой или с Вами на «Вы», может, даже, с нами на «мы», только это мне совсем непонятно. От негаданных, наших редко-частых встреч остаются игривые пятна, мятые конверты и запахи прелой травы. Моя память, как пуганый урка, «фильтрует базар», да и важно ли то тебе, что могло приключиться со мною однажды? Не пойму… то ли где-то летит до сих пор самолетик бумажный, то ль судьба-продавщица начала паковать лежалый товар.
Как бы кто не хотел, в расставании смысла не больше, чем в трепете мухи, но паучья работа – молчать, перекручивать руки, доверяя разлуке, приметам, ночным поездам, принимая как должное, то, что маршруты кривы…
Песня ветра фальцетит, как стая голодных москитов, в этом баре опять не смогли приготовить «Мохито». И я так и не вспомнил – на «ты» или все же на «Вы». Да и какая разница? Кто-то хочет нашей разлуки… и та муха, последний свидетель безумия, поглощающего меня, уже погрязла в воде под тяжестью круглого тела.

- И ты снова за моим дневником,- цинично бросил Рино, входя в комнату.
- И это ты называешь «дневник»?- неожиданно сам для себя, Николас стал насмешливым,- Тут же нет ни одного события.
- А мне и не нужно, чтобы ты их видел,- он положил в выдвижной ящик книгу, которую читал прошлым вечером,- Во всех стихах, во всех рассказах я запечатлел те или иные события. Просто ты еще слишком плохо меня знаешь, чтобы суметь прочесть сквозь строки.
- Эээ… да между ними пусто, ничего не написано,- засмеялся Николас,- Ладно, шучу. Поэт. Лучше скажи, что тебе на день рождения подарить.
- Ничего мне не надо,- Рино свалился на кровать, и та еле слышно заскрипела,- Не люблю получать подарки. Это глупо – дарить что-то мне.
- Да ладно, это же традиция! Я просто хочу сделать тебе приятное. И в этом мне нужна твоя помощь.
Ренард зарылся лицом в подушку.
- Не знаю,- донесся приглушенный голос,- Можешь подарить мне бандану. Неяркую. Я не особо радуюсь подаркам. Ты уж извини, такой я чудной, такой вот странный характер мой.
- А сюда не наведаются из культа поклонения тебе?- усмехнулся парень.
- Если да, я сбегу через балкон.
- Пятый этаж, Рино.
- Знаю. Дай поспать, а?

«Удивительно, как иногда прытко бежит время. В какие-то моменты можно отследить каждый миг секунды, а теперь оно вовсю мчится, словно жеребец на ипподроме. Кажется, только вчера я приехал из дому, и вот уже скоро март. Очень странно» Про себя Николас отметил, что бандана Рино всё равно не пойдет, потому однажды в субботу купил для него железную заколку, которая очень смахивала на клыкастую морду волка. Ему всегда попадали волосы в глаза, и, хоть Николас уже привык к его удивительно небрежному жесту – откидывать с глаз локоны, он решил исправить положение в лучшую сторону. В конце концов, так ходил Винсент: скалывая на затылке мешающие волосы. Ему было немного не по себе, когда утром подарок он оставлял на тумбочке: это было похоже на флирт малолеток, как он сам себе объяснял, но а)- не было времени для вручения из-за занятий и б)- парень никогда не был хорош в словах.
Судя по поведению старшего братца, которого Николас встретил во время завтрака, он решил прибегнуть ко второму варианту из перечисленных на этот день и просто прятался.
- Честное слово, я действительно думал о том, что бы ему подарить,- оправдывался, поймав заинтересованный взгляд Николаса, он,- Но – да, я просто глупый самовлюбленный блондин, я не умею дарить подарки! Передай Рино мои поздравления, D'accord?
Николас кивнул, проклиная чертов французский язык, чертову Францию и чертовых французов.
Он хотел бы поменьше встречаться со старшим братом, но не мог избежать частых встреч. Ведь эта франкоязычная бестия никак не давала ему отвлечься от мыслей, что Рино, его почти-брат Рино скрывает от него что-то важное только потому, что не доверяет ему. Это было сродни вранью. Но дальше – хуже. Возможно, это из-за раздражения к нему, к человеку, который два предложения не может сказать, не вставляя что-то вроде «Je me sens triste» или «Qu’on le veuille ou non», он начал перенимать способности братьев Серпент в том, что касается чтению эмоций на человеческом лице. Всё чаще, пытаясь вежливо показать Винсу, что он не хочет общаться, Николас читал в его глазах что-то очень похожее на надежду. И вот, уже ближе к апрелю, он решился спросить. Винсент не ответил. Только секунду промолчал, а после, улыбнувшись, попрощался. Но за ту секунду молчание лицо его обрело некое странное выражение печального умиротворения.
Николасу казалось, что эти двое то ли по складу характера, то ли по судьбе напоминают русскую матрешку: ты открываешь ее и обнаруживаешь еще две куклы, а в каждой еще две и еще… так и с братьями. Узнаешь о них что-то новое, тут же появляются вопросы, узнав ответ на которые, обзаводишься еще парой-тройкой. В конечном счете, решил Николас, их семья – один большой знак вопроса и копаться было бесполезно. Тем не менее, что-то заставляло его зарываться в их прошлое, какая-то сила, о которой он не подозревал, говорила, что он пропустил что-то важное. Он не понимал, что. Даже когда он вел долгие внутренние диалоги с самим собой, суть ускользала, оставляя легкое чувство неудовлетворенности.
Самое забавное, что, обуреваемый такими мыслями, он сумел улучшить свои оценки. Пусть днями напролет он садился в задний ряд и смотрел в окно, мечтая, раздумывая и просто предполагая, что было скрыто под строками, но поглощение информации и правильный ответы выработались до автоматизма. Это и радовало и пугало одновременно.
Кажется, всю дождливую весну Рино провел у окна, глядя на то, как капли скатываются вязкими бусинками по лепесткам цветущей вишни под их балконом. Март прошел мимо Николаса. Он не помнил, как растаял снег на улице, и как трава утопала в лужах после дождя. Точно не было понятно, что писала ему в письмах мама, но он был уверен: держись, сынок, подальше от этого семейства. Апрель он тоже помнил смутно, только поток мыслей о французских словах сделал его хоть чем-то красочным. Он пришел на очередную лекции, когда он решил прислушаться к преподавателю и разговор зашел о психологии. О том, как люди пытаются убедить себя забыть что-то. Что мог хотеть забыть Рино? Единственное рассуждение – смерть матери, но ведь он ее не знал и говорил о ней без горечи в голосе, которая присуща пережившим тяжелую потерю людям. Только вот иногда, всего на секунду казалось, что его серые глаза наполнялись такой ужасающей тоской, которую он с трудом переносил, которая убивала его тихо.
Мая он не помнил совсем.
А потом внезапно навалились экзамены. Его сосед так быстро получил свои «отлично», что был готов уезжать почти через неделю после начала сессии, но он остался.
- Ты надеешься без меня сдать что-то?- с наигранным удивлением спрашивал он,- Не льсти себе, юноша.
В который раз Николас оставался в должниках у этого человека. Как можно было рассказать содержимое целого семестра в десяти предложениях? Как можно было, пересказав те слов 20, что он продиктовал, как ответ на билет, получить «удовлетворительно», а временами даже и «отлично»?

Рино задумчиво буравил взглядом противоположную стену, тихо бормоча:
- Наука расставанья, таблицы поцелуев в щеку, гипотезы рукопожатий, индукция укоров, аксиомы самолюбий, гордыни график и теоремы ревности, и леммы лжи. Приметы скорых взглядов, кофейная гуща слов, хиромантия на линиях любовных снов, пасьянсы объятий, и клятв, и намеков, шарлатанство свиданий, любимое тело на ложе распято, измучено потоком ласковых пыток, это – культ: Алхимия Любви.
- Ты это к чему?- Николас оторвался от чтения журнала, который всучил ему Винсент – хоть он и был отрезан здесь от остального мира, это не означало, что события будут его ждать, а они не ждали, идя своим чередом.
- Пришло время прощаться, друг мой,- усмехнулся он,- Вот учебный год уже почти склонился к своему концу и, судя по тому, как я тебя обработал, ты справился с переходом, как на следующий курс, так и в новую жизнь.
- Ты говоришь это так, будто это твоя профессия, Рино.
Он перевел на него взгляд, полный смеха, хотя голос был извиняющимся.
- По большому счету так и есть. Знаешь, я ведь могу быть порядочной сволочью.
- Помню,- в мозгу всплыл равнодушный взгляд у театра и тихий рык «почему ты не оставишь нас в покое».
- Ты можешь считать меня просто засранцем, но я могу составить небольшой список людей, попавших под мое влияние, которые в последствии стали совершенно другими…
Николас с интересом уставился на него, подпирая голову руками. Он не знал, как реагировать на эти слова.
- …для каждого была разработана своя модель поведения и отдельными случаями я могу просто гордиться. Список возглавляешь ты и один актер, закончивший колледж, когда я поступил на второй курс. С тобой всё было легко, ты и сам видишь, а вот с тем актером… я тогда сразу преподнес себя режиссером. Он был чудесным мальчиком, но сильно загнанным. Над ним родственники держали планку, заранее уверяя, что он до нее никогда не допрыгнет, он был так соблазнительно растерян, что я не смог сдержаться от желания что-то с ним сделать. Он не нуждался ни в поощрении, ни в сострадании, что может показаться другому. Ему нужен был вызов, ему нужен был раздражитель, которым стал я. Постоянные недовольные крики, исправление, я старался окунуть его в грязь поглубже, опозорить перед всеми, довести чуть ли не до истерики. Жестоко? Отнюдь! Я начал сомневаться в нем. Истинный христианин, я его бью по одной щеке, а он подставляет вторую и терпит, терпит, терпит… и вот, через полтора года свершилось! Тот день, когда он привселюдно, не моргнув даже глазом, послал меня так далеко и надолго как меня еще никто не посылал, включая меня самого, когда мне пришлось неделю разгребать остатки его поступка, когда он заработал от меня чисто принципиальное в ухо,- тот день стал для меня настоящим педагогически триумфом! Ты, наверное, ничего не понял.
- А ты двуликий, Ренард,- заметил Николас, всё еще пораженный этой мыслью.
- Я учитель,- не скрывая гордости, ответил ему блондин.
- Неужели эта история действительно была?
- Имела место. Да. Грамотно построенные иллюзии могут сделать, ой, как много! Не спрашивай о выгоде. Это моральное.
Николас как раз хотел задать такой вопрос.
- Зачем ты мне это рассказываешь?
- Не знаю. Может, потому, что тебя было обработать так легко, что я сам удивлен, каких плодов добился.
- Объясни, Эйнштейн.
- Объясняю. Я – человек не лишенный роскоши, но эмоционально голодный, а ты являешься прямопротивоположностью мне. Воспитанный на морали, всё так близко воспринимающий к сердцу. Ты ценил слова матери превыше всего, ведь кто еще у тебя есть? Тебе никогда не давали выразить свое желание, свое мнение, увидев твою мать, понятно – почему. Люди в твоем возрасте уже понимают, решают, чем себя заполнить – знаниями, обаянием, красотой, а ты,- сознательно или нет,- выбрал себе путь пустышки. Она тоже педагог, хотя сама того не понимает. Ее хочется слушаться. Ты любишь мать, но ставишь ее выше остального. На втором месте – мнение людей. Ты пришел сюда, заранее ожидая насмешек со стороны старшекурсников, не лишенный амбиций, но трусливый мальчишка. В отличие от нашего актера, ты вполне мог быть и черствым, да, но потом сожалел бы об этом. Тебя нужно было пригреть и обласкать, показать, что существуют другие авторитеты, что твоё мнение тоже чего-то стоит. Ты с моей помощью выбрал себе любимые предметы, теперь изучаешь только то, что хочешь, ты избавился от сомнений, вызванных мнением матерью, которую ты слушался беспрекословно…
- Ты хочешь сказать, она держала меня под таким каблуком, что я боялся без ее ведома чихнуть?- грустно заметил он.
- Как нельзя более точно.
- И что же, я всё это время играл в хорошо поставленной пьесе?
- Да, что-то вроде того.
- И какой же настоящий Ренард?
- Ты думаешь, это кто-то знал из моих… гм, клиентов, что ли?
- Кому еще ты рассказывал то же самое?- прищурился Николас.
- Никому!- он откинулся назад.
- Тогда вот моя догадка. Ты никому этого не рассказывал, иначе они могли бы понять это, как умелую шутку и вновь стать собой, а это нанесло бы невосстанавливаемый вред твоей гордости, если, конечно, она у тебя есть. Ты для морального удовлетворения вел людей по их пути… нет, ты толкал их в нужном направлении, не особо волнуясь о том, что они о тебе подумают…
- Ты всё схватываешь на лету, умница просто!- улыбнулся Рино.
- Дай договорить. Так вот, но мне ты почему-то об этом рассказал. И расскажешь, если не покажешь, себя без маски только потому, что я тебе банально нравлюсь!
Рино вопросительно изогнул бровь.
- Да-да, именно так,- Николас расплылся в самодовольной улыбке,- Ты не учел, рассказывая, того, что я довольно сообразительный человек, по крайней мере, достаточно сообразительный, чтобы понять то, о чем ты говорил, оценить и сделать выводы. Ведь признайся, ты рассказывал это, потому что я тебе нравлюсь, и ты хотел бы продолжить дружбу, хотя бы со своим наигранным, выдуманным характером. Ты стремишься ко мне, это видно, как ты выразился «эмоционально голодный» за простым человеческим теплом, доверием и необоснованной поддержкой, хоть и пытаешься выдать ситуацию с ровностью наоборот. Ведь среди этого водоворота у тебя нет друзей, а я… я просто ценю тебя, даже услышав всё это.
- Коварный.
- Весь в тебя.
- Хм, что ж, я не особо врал тебе, Николас,- он внезапно стал неимоверно серьезным,- В жизни я просто немного более пессимистичный,- он выдержал паузу, задумавшись,- Знаешь, твои слова меня чем-то задели. Может потому, что ты говоришь правду, а может, потому что язык мне развязала бутылка «Шардене», выпитая накануне.
- Ты пытаешься выкрутиться из сложившейся ситуации, а, Рино?- Николас внезапно почувствовал, что начал доминировать в этой ситуации,- Знаешь, ложь себе – вообще чертовски соблазнительная штука, но ты знаешь, а если нет, то знай, что это не так, что я на тебя не в обиде, я понял, простили и не терплю, а стараюсь принять. В рамках тех условий, которые ты сам себе создал.
- Замутил ты мне мысли, Николь, даже не представляешь как.
- Просто не ври мне больше, ОК? Залог хорошей дружбы.
- Мой мальчик, послушай,- он наклонился к нему и четко выговорил,- Я никогда не врал тебе. Мне не потребовалось играть роли, просто прибавить напористости в характере. Я же обычно покладистый, но на тебя нужно было немного надавить… ты со временем поймешь.
Николас улыбнулся:
- Я понимаю.
- Вот и хорошо,- он с улыбкой упал на кровать, прикрыв глаза рукой, и замурлыкал что-то.
Николас усмехнулся и спросил:
- Ты обещал мне как-то, что пригласишь к себе?
- Я? Обещал? Ну, раз обещал, приглашаю. Хочешь, завтра поедем?
- Эй-эй-эй, оперативный парень, ты же не из эскорт-сервиса, куда торопиться?
- Ты против?
- Не особо.
- Вот и славненько. Звони матери, предупреждай. Четыре дня, не более. И дело не в тебе. Я там дольше не выдержу. Такова моя официальная версия, озвучивать другую я не намерен.