Дни проходили в невероятной обыденности. Каждый день кто-то, да находил какие-то хлопоты, разговоры перерастали в ярые споры, заканчиваясь отступлением одной (и чаще всего младшей) из сторон. Вечером часто проходили мирные беседы, но самое интересное во всем этом было то, что каждое действие, каждый день был каким-то особенным, вся эта суета не казалась надоедливой или неправильной, а наоборот – интересной, будто важной для чьего-то замысла. Может, кого-то свыше, а может, Николас просто хотел найти оправдание тому, что такая полуспокойная жизнь ему нравится. Полуспокойной она была из-за Винсента, который был, как красиво некогда выразился его брат «вечным раздражителем». Часто посреди спора с ним звучало внезапное:
- Эй, Николас!
- Что?
- Лови!!!
И в сторону гостя летела подушка, поднятая с дивана, или кусок сельдерея, либо клочок скомканной бумаги. С разных сторон посмотрев на ситуацию складывались разные мнения. Всё еще косо глядя на Винса, Николас всё равно находил его присутствие положительным. Он будто наполнил дом жизнью, если так можно выразится, будучи устойчивым к гипнотизерским способностям своего брата, он был тем третьим, который отрывал кролика от созерцания кобры.
Да, тут их фамилия себя оправдывала. Ренард действительно был неким подобием ядовитого гада для Николаса – он был готов смотреть на него и слушать, слушать, слушать… даже не замечая, как перенимает от него какие-то манеры, стиль в разговоре, мысли.
- Не смей,- повторял ему тот,- Не смей идти у кого-то на поводу, а уж тем более у меня. Я учил тебя делать собственный выбор, а не подражать. Ты что, забыл? Можешь считать меня авторитетом, но не объектом для подражания. Спроси совета, но не копируй мои действия – мы разные люди.
В этом была своя часть логики. Часть ли? Ведь действительно, Ренард некогда пытался отучить Николаса действовать, следуя,- без преувеличений,- приказам других. Матери, в частности. Ведь он правда пытался показать, что в мире нужно учиться принимать свои решения. Только, наверное, не учел, что, раскрыв карты, теперь становится новым божеством этого нового мира.
Об этом нужно было поговорить. Но было страшно потерять это непонятное чувство полной защищенности и невероятного доверия, исходившего от друга, который, кажется, всерьез принял его в свою семью, столь откровенным и теплыми были эти отношения. Ведь, если друзья время от времени лукавят или скрывают что-то, то здесь, среди этих троих, всё было немного по-другому. Открыто и честно, как никогда не было с матерью, и, наверное, никогда не будет. Кстати…
- Я хочу увидеть вашу маму.
В утренней тишине эта фраза раздалась звонким эхом. Стоящие в шкафчике стаканы из тонкого стекла задрожали, звеня, словно маленькие колокольчики. Когда они затихли, молчание длилось еще несколько минут.
- Ты… что?- Винсент удивленно обернулся, чуть не разлив кофе.
- Ну… хоть что-то осталось… фотографии, к примеру, статьи. Невозможно, что все воспоминания о ней стерты.
- Зачем?- спросил из своего угла Рино.
- Не знаю,- потупив взгляд, ответил ему Николас,- Так. Просто так.
- Солнце, это немного проблематично,- Винсент опустил глаза,- Дело в том, что почти ничего не осталось. Только память.
- Но это «почти»…
- Сразу видно, mon cadeau, что ты никого не терял. Это больно. Воспоминания действительно очень больная штука.
Рино поднял глаза на брата. Он выглядел решительно.
- Но он тоже прав. Сколько мы там не были?
Винсент задумался, и, судя по выражению лица Ренарда, вопрос был отнюдь не риторическим.
- Почти шесть лет. Он вполне мог добраться до нее… да, нужно бы поехать. Только когда?
- Я не работаю,- взглянув на брата из-под ресниц, сказал Ренард,- Ты тоже. Поехали сегодня, ведь дел-то нет.
- D'accord,- усмехнулся он.
- Куда мы едем?- спросил Николас,- И что, черт возьми, такое «d'accord»?

Странно, как люди, так изуродовавшие и мир, и себя, умеют уважать мертвых. Наверное, память о былых временах, скорее, подсознательно заставляет их грустить: а ведь когда-то всё было иначе. Когда-то тогда, в то время, в котором жили наши родители, и которое с ними зарыто в земле, запакованное и запертое в деревянном ящике,- всё было лучше. Наверное, печаль о тех прекрасных минутах не позволяет осквернять единственное святое место в городе.
Кладбище – прекрасное и печальное, место, где бессмертны только воспоминания. Лишь войдя через ворота, начинаешь понимать, сколь беспощадно время. Среди каменных крестов и изваяний тонут в зарослях плюща и бузины склепы – романские и готические, высокие и низкие, мавзолеи и колумбарии. Мраморные ангелы без глаз, покосившиеся и почерневшие от времени и дождей. Кажется, что их фигуры, охваченные иллюзорным ветром, стремящиеся ввысь, легки, как пух, да только они слишком обременены печалями и грехами земной, смертной жизни, чтобы взмыть в голубую бездну.
Здесь нет больше людей. Разве что те, которые смотрят на тебя с фотографий. Некоторые религии говорят, что фотографии вытягивают душу. Здесь начинаешь в это по-настоящему верить, когда глядишь на пожелтевшие изображения, кажется, вот-вот люди на них посмотрят в твою сторону, умоляя помочь, выпустить их из этой бумажной тюрьмы и разрешить, наконец, уйти в этот Долгожданный. В Иной Мир.
Никто бы сейчас не узнал идущего по дороге юношу. Черты его лица со следами от синяков внезапно огрубели, глаза стали стеклянными. Он ссутулился, зарывшись в воротник легкого весеннего плаща, и летел вперед, не глядя на дорогу, игнорируя лужи, усыпавшие гранитную дорогу после ночного дождя. Такой мрачный и безжизненный человек-тень, ведущий за собой еще двоих.
- Сюда,- он резко свернул влево, ныряя в проход между ряда склепов, украшенных каменными горгульями.
Пробираться через заросли становилось всё труднее. Странно, как опустилась температура этим июльским утром. Как будто кто-то или что-то знало, что сюда направляются три человека. Трава утопала в грязи, покрывшей землю, а капли дождя блестели на солнце, отражали его лучи и били в глаза.
- Ты выглядишь нервным,- промурлыкал голос слева.
Николас вздохнул:
- Дома, на кладбище, собирались постоянно мрачные компании. То ли готы, то ли сатанисты. Мы постоянно гоняли их. Мне больше всех доставалось, при чем от своих же, по случайности.
- Зря вы так,- покачал головой Винсент,- Они, кем бы не были, вреда никому не причинят. Такое только в фильмах бывает.
- Ты такой спец?- покосился парень на него.
- Ну, у меня много друзей.
Наконец, они остановились. Могилу, оформленную без всяких изысков, оплетала мертвыми объятиями засохшая роза. Из серого мраморного прямоугольника вырастало округленное кверху надгробие, довольно высокое, с такой же, как и остальные, бесцветной фотографией. Рино с неприкрытой яростью начал срывать сухие стебли, будто они душили любимого человека, будто его мать была жива.
Винсент же молча смотрел на эту картину, не обращая внимания на то, что его брат, хватаясь за мертвое растение, раз за разом пробивает себе ладони. Когда он покончил с этим, то безвольно сел прямо на серую могильную плиту, положив пораненные, красные от крови руки себе на колени.
- Моя мать,- он кивнул на надгробие.
- Наша,- поправил его Винсент.
Женщина на пожелтевшем фото легко улыбалась. У нее было красивое лицо, по форме напоминавшее сердце – приятное, с изящными чертами и только морщинки в уголках глаз выдавали ее истинный возраст. Блестящие, словно два алмаза, глаза казались пустыми, как и говорил ночью Рино – направленные в себя, как у безумной провидицы или сошедшей с ума гадалки, которая смотрит на тебя внутренним взором. Она была будто женским аналогом братьев, разве что, с чуть более круглым, как у их сестры, лицом.
- Она очень красивая,- прошептал Николас.
- Это последняя фотография,- тихо сказал Рино,- Отец избавился от всех воспоминаний о ней. Но забыл об этом. Или нашел в себе силы признать, что в мире есть что-то святое.
- И всё-таки, ты скучаешь за ней…
Рино прыснул.
- Я? Скучаю? Нет. Если честно, мне обидно, что я рос без родителей, словно сирота. Может, поэтому я так часто в прошлом жертвовал в детские приюты. И я на нее зол. Зол, так как она оставила меня – умерла и оставила, лишая навсегда тепла и любви. Да, я зол: «Как она посмела» или что-то в этом роде.
Николас обернулся на Винсента, который был невероятно тих для себя. Он выглядел как будто уставшим, потому молчал.
- Винс, что-то не так?- спросил Николас, но Ренард предупреждающе схватил его за руку.
- Не трогай его,- шепотом заявил он.
- Отпусти меня,- парень вырвал ладонь, на которой осталось несколько кровавых пятен.
- Ой, извини. Просто… он был совсем ребенком, когда мать умерла. Он чувствовал потерю и боль куда острее. Потерять мать намного хуже, чем не иметь ее вообще.
- Не согласен,- наконец, подал голос старший брат,- У меня есть мои воспоминания.
- Это всё, что у нас есть,- Ренард встал,- Какими бы ни не были.
«Каково это – не иметь матери?»- Николас смотрел на фотографию.


Ни года рождения, ни даты смерти.